Иоанн Грозный. Смутьяны и предатели.

Как известно опасаясь княжеских измен, Грозный потребовал от вельмож целовать крест на верность. Все присягнули. И тут же бежал за рубеж бывший протеже Адашева князь Дмитрий Вишневецкий, воевода юга России. Этот трижды предатель, изменив Польше, теперь изменил России, но, вновь не ужившись с Сигизмундом, бежал в Молдавию и, устроив там неудачный государственный переворот, попал в руки турецкого султана и был казнен в Стамбуле как смутьян и бунтовщик. Господь Правосудный вынес ему Свой приговор! А исполнение этого приговора Он возложил на турецкого султана. Надо ли говорить, что для историков и этот авантюрист есть жертва московского “деспота”? Вслед за ним бежали князья Алексей и Гаврила Черкасские.
Новые недовольства князей вызвал Царский указ от 15 января 1562 года об ограничении их вотчинных прав, еще больше чем прежде уравнивавший их с поместным дворянством. Измена разрасталась, но Царь по-прежнему проявлял милосердие каждый раз, когда это было возможно. Напомню для тех, кто забыл: сердце царево в руце Божией: амо же аще восхощет обратити, тамо уклонит е (Притч. 21,1)]
Дважды пытался бежать за рубеж и дважды был прощен И.Д. Бельский, были пойманы при попытке к бегству и прощены князь В.М. Глинский и князь И.В. Шереметев. Изменили и перебежали к врагу во время боевых действий зимой 1563 года боярин Колычев, Т. Пухов-Тетерин, М. Сарохозин. Вступил в сговор с поляками, но был помилован наместник г. Стародуба князь В. Фуников.
Карамзин и его последователи оправдывали нарушение присяги и бегство к врагу опасением за свою жизнь: «бегство не всегда есть измена; гражданские законы не могут быть сильнее естественного: спасаться от мучителя…». Абсолютно ложное утверждение, ибо потому и дается присяга, что ее не могут отменить никакие внешние обстоятельства или собственные мудрования, основывающиеся на собственной трусости и на отсутствие веры во всемогущество Бога. Отменить присягу может только тот, кому присягали. Не говоря уже о том, что само бегство было следствием сговора с врагом и нарушения присяги [и являлось изменой, которая во все времена у всех народов каралась смертной казнью], действительно ли все эти беглецы были вынуждены спасать свою жизнь?
Мы уже видели, что наказание перебежчикам, попавшимся к нему в руки, Иоанн ограничивал опалой или ссылкой. Но может быть, кто-то пострадал от «тирана» более серьезно? Костомаров повторяет вслед за Курбским рассказ о казни в 1561 году Ивана Шишкина с женой и детьми, тогда как в исследовании Зимина мы можем прочесть, что через два года после казни, в 1563 году Иван Шишкин служит воеводой в городе Стародубе. Тот же Костомаров, снова ссылаясь на Курбского, сообщает о ссылке и казни князя Д. Курлятева с семьей, но другие источники упоминают лишь об опале. Уже упоминавшийся Иван Васильевич Шереметев, по Карамзину, так же повторявшему измышления Курбского, был закован в «оковы тяжкие», посажен в «темницу душную», «истерзан царем-извергом». Выйдя из тюрьмы, Шереметев спасся, якобы, только тем, что постригся в монахи Кирилло-Белозерского монастыря. Но и там «изверг-Царь» преследовал бывшего боярина и выговаривал игумену за «послабления» несчастной жертве.
Реальная история «несчастной жертвы» такова: в 1564 году Шереметев пытался бежать за рубеж, и был схвачен, однако, вскоре Иоанн простил его и освободил из-под стражи. После этого боярин по-прежнему исполнял свои государственные обязанности: в течение нескольких лет заседал в Боярской Думе! Неплохо для человека, только и думающего о спасении. В 1571 г. Шереметев командовал войсками во время войны с крымцами и лишь затем, почти через 10 лет после инцидента, попал в монастырь, где «устроился довольно комфортабельно», игнорируя монастырский устав и вводя в соблазн монахов, на что и гневался в своем письме (1575 г.) Грозный. И все это называется у Карамзина «жить в постоянном страхе» и «спастись в монастыре».
Из вышеизложенного видно, что практически все «свидетельства жестокости» этого периода основываются на письмах Курбского, достоверность которых настолько сомнительна, что современные исследователи, проведя анализ переписки Курбского с Грозным, считают невозможным полагаться на нее как на источник.
Таким образом, злобная клевета известного беглеца сыграла огромную роль в искажении истории царствования Иоанна IV Васильевича. Князь Курбский был прямым потомком Рюрика и Святого равноапостольного князя Владимира, причем по старшей линии (тогда как Грозный — по младшей), и потому считал себя вправе претендовать на «шапку Мономаха» и на русский престол. Карамзин, а вслед за ним и другие авторы голословно провозгласили князя Андрея выдающимся государственным деятелем и великим полководцем. Считается, что Царь ненавидел Курбского за его дружбу с временщиками, обвинял в отравлении царицы Анастасии и только и ждал случая с ним разделаться. Видимо поэтому Иоанн назначил «ненавистного» Курбского командующим 100-тысячной армией в Ливонии. Падение правительства Сильвестра-Адашева никак не повлияло на карьеру князя. В течение двух последующих лет он не услышал от Государя не то что угрозы, но и дурного слова. Но в августе 1562 года «великий полководец XVI века», лично командуя 15-тысячным корпусом, потерпел под Невелем сокрушительное поражение от 4 тысяч поляков. Валишевский пишет, что эта неудача была «подготовлена какими-то подозрительными сношениями» Курбского с Польшей. К этому добавились «несколько подозрительные сношения со шведами»… Ранение спасает Курбского от ответственности за преступную халатность, а быть может, и за измену. После выздоровления князь был понижен в звании — Царь перевел его из главнокомандующих в «простые» наместники города Дерпта.
Для заносчивого Рюриковича этого оказалось достаточно, чтобы пойти на [явную] измену. Предварительно договорившись с Сигизмундом о награде за предательство, Курбский бежит в апреле 1564 года к врагу, оставив в руках «тирана» жену и девятилетнего сына. «Жестокий Царь» и на этот раз проявил благородство и отпустил семью изменника вслед за ним в Литву. Более того, после смерти Курбского его родственники вновь были приняты в российское подданство. Таков был ответ «кровожадного» Иоанна на измену «благородного» Курбского. В Литве предатель был встречен прекрасно и получил во владение от польского короля город Ковель с замком, Кревскую старостию, 10 сел, 4 тысячи десятин земли в Литве и 28 сел на Волыни. Все это надо было отрабатывать и благородный рыЦарь засел за сочинение «обличительных» писем.
Здесь снова не обошлось без мифотворчества. Карамзин, в свойственной ему сентиментальной манере, пишет: «Первым делом Курбского было изъясниться с Иоанном… В порыве сильных чувств он написал письмо Царю… усердный слуга взялся доставить оное и сдержал слово: подал запечатанную бумагу самому Государю, в Москве, на Красном крыльце, сказав: «От господина моего, твоего изгнанника, князя Андрея Михайловича». Гневный Царь ударил его в ногу острым жезлом своим: кровь лилась из язвы; слуга, стоя неподвижно, безмолвствовал. Иоанн оперся на жезл и велел читать вслух письмо Курбского…». Как сказал один известный литературный персонаж: «Интереснее всего в этом вранье то, что оно — вранье от первого до последнего слова».
Знаменитый Василий Шибанов, известный нам со школьной скамьи «мученик за дело Курбского», был брошен князем-изменником в России вместе с другими слугами, арестован во время расследования обстоятельств бегства князя и поэтому никак не мог служить гонцом из Литвы к Иоанну. Так что красочная сцена, описанная Карамзиным, не более чем очередная сказка. Князь-изменник не ограничился клеветой на Государя. Желая вернуть себе вотчинные права на Ярославское княжество любой ценой, Курбский «пристал к врагам Отечества… предал Сигизмунду свою честь и душу, советовал, как погубить Россию; упрекал короля слабостию в войне; убеждал его действовать смелее, не жалеть казны, чтобы возбудить против нас хана — и скоро услышали в Москве, что 70 тысяч литовцев, ляхов, прусских немцев, венгров, волохов с изменником Курбским идут к Полоцку; что Девлет-Гирей с 60 тысячами хищников вступил в Рязанскую область…». Для окончательной характеристики этого Иуды, предавшего Родину и оклеветавшего Царя, остается добавить, что «как господин он был ненавидим своими слугами, как сосед он был самый несносный, как подданный — самый непокорный слуга короля». Так характеризует Курбского историк той страны, в которую бежал за тридцатью сребрениками «русский» князь-Иуда.