Архиепископ Феофан (Быстров) и Григорий Распутин.

расп и феофанВ феврале 1909 г. архимандрит Феофан (Быстров) был возведен в сан епископа. К сожалению, владыка Феофан под влиянием слухов о поведении Григория Распутина, пришел к мысли, что он в прелести. Своими соображениями епископ Феофан, исполнявший обязанности духовника Царской Семьи, решился поделиться с Государыней Императрицей Александрой Феодоровной. Однако, вопреки ожиданиям епископа, Государыня отнеслась к его словам критически, считая, что он глубоко заблуждается. Чтобы рассеять все сомнения молодого епископа Феофана относительно Григория Ефимовича, Государыня попросила епископа совершить паломничество в Верхотурский Свято-Никольский монастырь вместе с Григорием и монахом-отшельником Макарием из Верхотурья. С монахом Макарием епископ Феофан познакомился также по настоянию Государыни. Эта поездка окончательно сформировала его отношение к Григорию.

На допросе в Чрезвычайной следственной комиссии (1917 г.) архиепископ Феофан рассказал следующее: «Я пересилил себя и во второй половине июня 1909 года отправился в путь вместе с Распутиным и монахом Верхотурского монастыря Макарием, которого Распутин называл и признавал своим «старцем». Распутин стал вести себя не стесняясь. Я раньше думал, что он стал носить дорогие рубашки ради царского двора, но в такой же рубашке он ехал в вагоне, заливая ее едой, и снова на­девал такую же дорогую рубашку. Подъезжая к Верхотурскому монастырю, мы по обычаю паломников постились, чтобы натощак приложиться к святыням. Распутин же заказывал себе пищу и щелкал орехи. Распутин уверял нас, что он по­читает Симеона Верхотурского. Однако когда началась служба в монастыре, он ушел куда-то в город».

Оставить рассказ владыки Феофана без возражений невозможно, поскольку натяжки и предвзятости в его оценках слишком очевидны, а обвинения совершенно беспочвенны. Замечание первое. Поездку по железной дороге за Урал в начале 20-ого века можно вполне квалифицировать, как дальнее путешествие.

Всем хорошо известно, путешествующие от поста освобождаются. Во всяком случае, послабление в строгости поста не только допустимо, но и совершенно оправдано, поскольку человек находится вне дома, вне привычной, обыденной обстановки и, тем более, не в монастырской келье.

От путешествующего требуется особое внимание, напряжение, повышенный расход нервной энергии. В обычае русских людей всегда было подкрепиться в дороге, если то было возможно. Не грех вкусить домашних припасов, благоразумно взятых с собой, а если нет, воспользоваться тем, что Бог посылает путнику, уж кому что, по достатку: кому ресторан, а кому горячая картошка из чугунка, да с малосольным огурчиком, да с пирожками. Такого рода нехитрая снедь в изобилии продавалось, да и продается поныне на вокзальных перронах. Владыка Феофан не поясняет, какого рода пищу заказывал себе Григорий. Но это ясно и без пояснения, поскольку по свидетельствам многих современников, Григорий Распутин мяса не ел, скоромную пищу употреблял умеренно, все же остальное (например, орехи) вполне ложится в рамки постовых ограничений.

Да, может, и не постился он вовсе! Ведь он возвращался домой, был в приподнятом, радостном настроении. Праздник у него был, а не пост, Пасха на душе! Легко на сердце, вольно дышалось после душного, тягостного настроения, владевшего им в Петербурге. Вот и лузгал он орехи от счастья, да нарядные рубахи менял — на родину человек ехал, домой, а потому просто отдыхал и душой, и телом. Вот и весь сказ.

Замечание второе. Его отношение к дорогим рубахам, доказывает только одно, что он не страдал фетишизмом, т. е. не склонен был придавать большого значения подаренным ему вещам, и не делал различия между богатой и простой одеждой: что было на нем, то и носил, просто и без церемоний, по-крестьянски. Рубаха она и есть рубаха, испачкалась — жена постирает.

Замечание третье. Ушел из церкви во время службы. Это опять же характеризует его, как простого человека. Ему надо было, он и ушел, в город, по делам, так, знакомых повидать. Это епископ Феофан был гостем, настоящим паломником из далекой северной столицы, хоть и поневоле (ведь по его собственным словам, он без всякой охоты отправился в паломничество, ему пришлось пересиливать себя). А Григорий Ефимович был у себя дома, Верхотурье для него было таким же родным, как Покровское. И если Киевские старцы, погребенные в пещерах, были для него родственниками, то праведный Симеон был роднее родных. Григорий бывал здесь не раз и исходил все вокруг, да около, да все святыньки облобызал и слезами полил. Да не как высокий сановник, а как странник в рубище, да с котомкой, полной крестьянского горя и слез. И комариков покормил на пути, и зной, и холод, и голод терпел, да рубахи по году не менял, да вериги нашивал, и нужду знал не по букве, да не в пример столичным академикам. Ну, да хватит…

Епископ Феофан побывал не только в Верхотурском монастыре, но и на родине Григория Распутина — в селе Покровском. Из этой поездки владыка Феофан также не вынес благоприятных впечатлений относительно Григория Ефимовича и сделал вывод, что тот находится «не на высоком уровне духовной жизни». Помимо того, что Григорий в поезде «заказывал себе пищу и щелкал орехи», тогда как сам епископ Феофан постился, не понравились ему и братья Григория во Христе: Николай Распутин, Распопов и Арапов, и то, как пели они духовные канты.

Не понравилось и убранство дома Распутиных, особенно второй этаж, обставленный в городском стиле. Раздражение молодого епископа вызвали сугубо мирские предметы: пианино, граммофон, часы с гирьками, люстра, ковры на весь пол, венские стулья и мягкие кресла — одним словом, все, что можно назвать символами крестьянского достатка и материального благополучия, всего того, что в иных обстоятельствах могло бы порадовать истинно русского человека, кому не безразличны вопросы крестьянского житья-бытья, для кого богатое убранство крестьянской избы воспринималось как символ крепости и довольства — той благородной, заветной цели, к которой всегда стремились Русские Самодержцы в отношении своих верноподданных граждан, на коих зиждилось могущество Православной Империи. Как видно, все сказанное нельзя было отнести в тот момент к епископу Феофану. Внешняя обстановка крестьянского быта семьи Распутиных не вязалась с представлением владыки о подвижнической жизни.

Подведем итог. Поскольку все, увиденное владыкой Феофаном, при желании можно было бы трактовать совсем по иному, напрашивается вывод, что такового желания не было у владыки, а его собственные впечатления явились следствием твердого предубеждения против своего брата во Христе. Предвзятое отношение сложилось у епископа Феофана задолго до поездки в Сибирь под влиянием упорных слухов, которым внимал владыка Феофан. Неприязненные чувства не удалось рассеять в процессе поездки, и раздражение Григорием Распутиным все более нарастало.

По возвращении в Петербург из Вехотурья архиепископ Феофан держал совет с иеромонахом Вениамином (Федченковым), на котором они постановили обличить Григория.

- Когда затем Распутин пришел к нам, — продолжает владыка Феофан свой рассказ следователям Ч.С.К., — мы неожиданно для него обличили его в самонадеянной гордости, в том, что он во­зомнил о себе больше, чем следует, что он находится в состо­янии духовной прелести. Мы объявили ему, что в последний раз требуем от него пе­ременить образ жизни, и что если он сам не сделает этого, то отношения с ним прервем и открыто все объявим и доведем до сведения императора. Он растерялся, расплакался, не стал оправдываться, признал, что делал ошибки и согласился по нашему требованию удалиться от мира и подчиняться моим указаниям.

Через некоторое время до меня дошли слухи, что Распутин ведет прежний образ жизни и что-то против нас предпринимает. Тогда я решил применить после­днюю меру — открыто обличить и поведать все бывшему императору. Однако принял меня не император, а его супруга в присутствии фрейлины Вырубовой.

Я говорил около часа и доказывал, что Распутин находится в состоянии духовной прелести. Бывшая императрица возражала мне, волновалась, говорила из книг богословских. Я разбил все ее доводы, но она твердила: «Все это неправда и клевета». Разговор я закончил словами, что не могу иметь общение с Распутиным. Я думаю, что Распутин, как человек хитрый, мое против него выступление объяснил царской семье тем, что я позавидовал его близости к семье, хочу его отстранить. После беседы с императрицей ко мне, как ни в чем не бывало, пришел Распутин, видимо, думавший, что недовольство императрицы меня устрашило, однако я решительно заявил ему: «Уйди, ты — обманщик». Распутин упал мне в ноги, просил простить. Но я снова заявил ему: «Уйди, ты нарушил обещание, данное перед Господом». Распутин ушел, и больше я с ним не виделся».

Приведенный рассказ владыки Феофана — точное изложение событий в плане поступков самого владыки, но совершенно бездоказательное с точки зрения существа дела, поскольку кроме голословных заявлений читатель ничего не сможет обнаружить в показаниях архиепископа Феофана. Все те же не подкрепленные ничем, а потому пустые, построенные на эмоциях и не вполне понятных обидах выпады. Из слов владыки Феофана следует, что Григорий Ефимович совершенно не принимал его вражды и как истинный христианин просил прощения за то, что невольно погрешил в чем-то против своего духовного брата. Но Феофан, вопреки заповеди Божьей, прощать кающемуся до семидесяти семи раз, отказался простить Григория.

К сожалению, не имея никаких прямых доказательств, а пользуясь только слухами и собственными размышлениями, владыка Феофан склонился туда, куда его увел помысел недобрый. Его личные впечатления от часов с гирьками и венских стульев, а также от лузганья орехов в поезде, не могли служить веским основанием для предъявления тяжкого обвинения. Как могло такое произойти, понять не трудно, ведь все люди грешные. Духовное заблуждение епископа Феофана (Быстрова) прокомментируем словами Валаамского старца, схиигумена Иоанна (Алексеева): «Верить слухам посторонних неверно; люди как люди, иногда из комара делают слона и видят только немощи, а келейных слез не могут знать, да и не способны проникнуть во внутреннюю жизнь уединенного инока. Степени духовного преуспеяния разные, и духовного познать может только духовный. Полезнее всего видеть всех хорошими, а себя хуже всех…».

Если же и было в чем упрекнуть владыке Феофану Григория, то вновь ответим словами Валаамского старца: «Ты не хочешь грешить и грешишь тяжело. Что делать? Человецы есмы, плоть носящие да диаволом искушаемые. Не трепещи и не унывай сице; когда и пошатнешься в какой добродетели, встань, выпрямись и опять иди вперед; знай, что устоять в добродетели зависит не от нас, а от благодати Божией. Имей смирение и не верь себе, пока не ляжешь в гроб, да других не осуждай ни в чем. Кто кого в чем осуждает, тот и сам в эти же грехи впадает, иначе не бывает».

Так рассуждал старец, духовный подвижник. С какой осторожностью и рассудительностью он подходит к вопросу духовной оценки человека и призывает не спешить, дабы не прийти к ложным выводам. Он предупреждает об опасности судить человека, любого человека, тем более обладающего несомненными духовными дарованиями. Но не такого взгляда на тот момент придерживался епископ Феофан.

Мнение о том, что он был аскетом и мистиком, справедливо, скорее, для позднего периода его жизни, когда он после многих перенесенных лишений и невзгод возложил на себя сугубый молитвенный подвиг, вел отшельническую, почти затворническую жизнь, чрезмерно постился. Но в ранний период он был более «академистом», т. е. человеком книжным, получившим всестороннее богословское образование и судивший о духовной жизни по букве, теоретически. Неизбежным спутником молодых «богословов», знающих все, но не прошедших опытом настоящей духовной школы, является недостаток смирения и простоты — знание надмевает. Излишняя академичность ограничивала, сковывала, служила барьером — ему не хватало рассуждения и духовной высоты. Возведение в сан епископа здесь ни о чем не говорит, а свидетельствует лишь об обширных теоретических познаниях и о наличии определенных административных способностей. В любом сане и звании духовным подвижником надо еще стать, требуется немало труда, чтобы угодить Богу.

А епископ Феофан был только в начале своего духовного восхождения. Поэтому многое из того, что открывается с духовных вершин, было просто недоступно человеку, стоящему лишь на первой ступени духовной лестницы. Феофан смотрел не внутрь себя, а пытался исследовать чужую душу, однако подошел к решению этой задачи без должного запаса смирения и любви. Его вывод относительно Распутина был сделан заранее и явился следствием его раздражения и обиды, которую он в тот момент не в силах был превозмочь, наконец, недостатком любви. Отсюда и его молитва в Саровской пустыни не могла принести духовного плода, т. к. питалась скорее гордостью, нежели желанием смиренно познать истину. Если бы это было не так, епископ Феофан простил бы Распутина, хотя бы за его необыкновенные способности и любовь к нему Царя и Царицы. Но дальнейшие события не дают оснований так думать. Епископ Феофан отказался примириться с Григорием и продолжал хранить на него обиду и раздражение, несмотря на то, что Григорий искренне, на коленях и со слезами просил у него прощения, хотя в тот момент им следовало бы поменяться местами. Но таков духовный закон: человек смиренный, кто видит свое недостоинство, всегда готов просить прощение первым у того, кем был несправедливо обижен. Григорий Распутин неукоснительно исполнил это правило и, тем самым, обнаружил несомненное духовное превосходство. Но, к сожалению, поступок Григория не был оценен и понят епископом Феофаном, скорее, послужил поводом к обличению гордости владыки.

По материалам статьи Юрия Рассулина на сайте «Русская народная линия».

Рубрика размещения Статьи о Распутине.. Закладка постоянная ссылка.

Comments are closed.